Сын
Часть 1......... Часть 2......... Часть 3.......... Часть 4........... Часть 5
8
Зинуля смело протиснулась сквозь толпу к закрытым ресторанным дверям, нисколько не смутилась, увидев строгую табличку.
– Папаша, папаша... – тычет ногтиком в стекло, – нас там ждут...
Потом своего увидела, зацвела, ручкой машет: «Витенька! Ау, мы здесь!» И тот заулыбался, навстречу идет. Зинуля с Веркой вовнутрь и прошмыгнули. А морячок – расплылся.
– Зину-уля...
– Знакомьтесь, Виктор, это Вера.
– Очень рад, – наклонился, руку поцеловал, галантный такой – Балтика! – Девочки, я в «Зимнем» столик взял.
Верка не поняла. Давно уж в ресторанах не была, может, отстала.
– «Зимний сад», – так зал называется, – пояснил Виктор, – там и уютненько, и оркестр хороший.
Верка, кажется, покраснела от неловкости своей, но под макияжем это, к счастью, незаметно было.
Вестибюль был словно наполнен ожиданием. Мужчины и женщины возбужденно метались от гардероба к лифту и обратно: выщупывали бумажники, суетливо выдергивали из сумочек расчески и помаду, размахивали руками, как марионетки, и слегка подергивались в ритме предвкушаемой музыки.
«Им бы по чемодану всем», – весело, как школьница, прыснула про себя Верка. И сразу легче стало. Только что задергивала вырез на атласной зинулиной кофточке: стояла как голая перед толпой – не знала, что прикрыть. А тут и вокзальная эта суета улеглась, и унизительные оценивающие взгляды пропали, – не продается!
Наверх пошли пешком. Верка разглядывала встречных и поперечных: сколько раз бывала в кабаках (правда не таких шикарных), но никогда не ощущала все происходящее в них так – со стороны, что ли. Чем выше поднимались они по лестнице, тем медлительнее становились движения проходящих мимо, тем серьезнее становились лица. Здесь все напоминало театр, только каждый одновременно был и актером и зрителем. И сейчас, на лестнице, каждый, казалось, вспоминал свою партию.
«Что это я про театр», – подумалось Верке; она вдруг ощутила себя какой-то потерянной, ущербной – ведь она уже и не помнит даже, когда была в театре последний раз. Точнее в первый и последний одновременно. Но она вдруг снова почувствовала себя пятнадцатилетней, в выпускном платьице, нарядном и неброском, – тогда, в училище, наградили ее билетом. И вот тогдашнее ожидание третьего звонка вновь наполнило ее всю...
А спектакль ей не понравился. «Мура какая-то», – рассказывала она потом девчонкам.
... Морячок суетился: наливал и шутил много. Верка совсем почти не пила. Не хотелось. Только за морячком и Зинулей наблюдала: те таку-у-ю любовь разыгрывали, что Верка почти поверила.
– Извините, Верочка, вы не обидитесь, если мы с Зинулей потанцуем? – не так уж и неожиданно произнес Виктор.
– Что вы, что вы! – Верка давно поняла, как ему не терпится, чтобы и ее кто-нибудь пригласил. Сидьат луди за столиком, едят, пьют, – зачэм мешать, слушай; но вот двое встанут танцевать, и одна женщина останется, савсэм адна! – одинокая и скучающая – как можно! Кто же устоит от соблазна...
Так оно и случилось.
– Мадам, позвольте на танец пригласить?
Верка повернулась на голос и обомлела: перед ней стоял длинный такой акселератик. На лицо не больше семнадцати, губастенький, глазастенький, ухмылочка кривенькая – хмельной уже, а потому, видно, и смелый.
Вздохнула Верка – (сдался ты мне!) – но не отказала.
Площадка перед сценой была переполнена, как утренний автобус, только все пока вежливые: локтем толкнут – извините да извините. А партнер ее, Верку, к себе притянул, носом в волосы ее уткнулся, сопит да об нее трется, как щенок слепой о титьку материнскую. Верке неприятно стало.
– Эй, мальчик, не в кровати ведь!
Тот отстранился, ухмыльнулся, в глаза ее глядя, хотел что-то сказать. Но вдруг протрезвел, видно, и... как покраснеет! Побагровел даже.
– Извините, – буркнул и глаза потупил по-девчоночьи.
Верка тут же себя обругала за грубость. Рукой ему по затылку провела – погладила.
– Ничего. Не огорчайся... Только не надо... – как можно ласковей сказала она. («Жалко мальчика. Совсем еще чистый, может, первый раз сюда попал... Поскорее быть как все захотелось... Виноват он, что ли? – Верка по сторонам посмотрела. – Все – так!»)
– Тебя как зовут-то?
– Юрой...
– Юра, не будь Кузьмичем, – почему-то сказала Верка шепотом.
Танец кончился. Верка пошла к своему столику. А мальчик стоял посреди зала, между не расходящихся пар, и смотрел ей вслед. Верка обернулась, помахала ему рукой и повторила громче, почти крикнула:
– Запомни! Не нужно Кузьмичем быть!..
Больше Верка не танцевала. Пила шампанское и в зал смотрела. Заметила, например, что мальчик ее тоже от танцев отказался, сидел за столиком с такими же, как он, бурно жестикулировал: спорил и, казалось, убеждал.
А зинулина любовь прогрессировала с каждой минутой. Еще три песенки оттанцевали, не возвращаясь, потом морячок Зинулю доставил к «родным берегам», а сам «отчалил ненадолго».
– Верунь, это такой человек, – Зинуля даже глазки закатила, – такой человек! Я так тронута: я ведь вчера за этим же столиком сидела – позаботился... А ты что ж не танцуешь? – она посмотрела на Верку с укоризной. – Столько мальчиков кругом...
– Надоело...
– Верунь, – перегнулась через стол и на шепот перешла Зинуля, – ты знаешь, Виктор к себе зовет: он там фильмы, записи привез – говорит, блеск!
– Зинуля, о чем речь! – Верка сняла со спинки кресла сумочку. – Я ль тебе мешала когда!?
– Ты не так поняла: он нас обеих зовет. Он сейчас другу звонит, ну, чтоб тебе не скучно было.
Верка-то все поняла. Ей было скучно...
На улице Виктор бросился ловить такси. Зинуля попыталась еще уговорить Верку, потом отстала, села в машину и укатила отрабатывать ресторан.
А Верка пошла домой. Смеркалось – был конец мая...
9
... После обеда Юрка и вовсе в конторе засел. С лица спал – посерел даже. Трубку телефонную снимет, подумает, подумает, да и положит резко.
Снова на спинку кресла откинется и в угол смотрит. Цеховые его не беспокоили: пошепчутся о чем-то с Кузьминичной (та тоже сегодня возле начальства обосновалась), поскрипят половицами, головами покачают, на Юрку глядя, и на цыпочках за дверь выскользнут.
Только Кузьминична иногда от бумаг своих оторвется после очередного юркиного звонка:
– Ну, как? – спрашивает, хотя и сама все слышала.
– Никак пока, – привычно отвечает Юрка.
– Ничего, это бывает, – успокаивает Юрку Кузьминична, а ему от ее слов одно только беспокойство: «Бывает-бывает, а для чего тогда в роддоме сказали, чтобы уж к двенадцати звонил, – ведь уверены были, значит?»
В голову какая только дурь ни лезла. И все похуже да пострашней – это у Юрки как способ защиты: что успеет подумать, того точно уж не случится. Начиная с трех и вовсе не прорваться было – все занято и занято, – но Юрка понимал, такие же, как он, вконец терпение потерявшие, звонят. Понять можно. Через полчаса все-таки прорвался и он.
– Да-да... Спасибо!.. Да, да... да, – трубку бросил и обмяк.
Кузьминична не на шутку перепугалась, забегала вокруг него, то воды поднесет, то бумагами своими обмахивает, только что на помощь никого звать не стала. Не догадалась с испугу.
– Ты чего! Случилось что? – несколько раз повторила, пока до Юрки, наконец, дошло.
– Сын... Вера сына родила...
Тут же кузьминичнино лицо морщинами пошло: переволновалась тоже. У нее у самой-то детей не было, и переживания других ей были очень понятны.
Как только Кузьминична сообразила, что Юрка умирать и не собирается, так она засуетилась, забегала. Сначала к начальнику, потом в цех выглянула: кому-то на ухо напела шепотом; видно, за дверью тоже стояли. Потом, порывшись в бумагах, к Юрке подошла.
– Юрочка, распишись вот тут и тут!
Юрка, не глядя, сделал то, о чем его просили. Думать ни о чем не хотелось. Не было ни сил, ни желания. Не было и радости, о которой Юрка и читал и слышал не раз от других. «Но надо же что-то делать», – подумал он все-таки. Встал и пошел на участок.
Кузьмич его ни о чем не спросил, искоса оглядел только. Михаила на месте не было: опять убежал, наверное, к своей Людмиле. Юрка в первый раз за сегодняшний день взялся за работу. Он не заметил даже, когда и как вокруг собралась толпа; увидел – и пришлось отложить в сторону инструмент. Все слишком явно смотрели на него. А управляла ими Кузьминична, уже успевшая вернуть своему лицу профсоюзно-материнское выражение.
– Дорогой наш Юрий Ефимович! Коллектив нашего цеха с огромной радостью узнал сегодня о рождении нового члена нашего общества – вашего с Верой Николаевной сына!.. – Кузьминична говорила, как пела. – Вы работаете у нас с... – она посмотрела в листы, зажатые в ее дрожащих руках, и после этого от них уже не отрывалась.
Юрку всегда раздражало это удивительное умение некоторых к месту и не к месту вспоминать анкетные данные. Вот и сейчас, несмотря на охватившую его было апатию, он почувствовал, как к его голове приливает кровь. А когда Кузьминична пропела «ваша жена Вера Николаевна...», его и совсем замутило, как от вина.
Потом Кузьмича как бригадира попросили выступить. Тот насупился, но отказываться не стал, – вышел на середину. И был немногословен.
– Что я могу сказать: видно у них с Веркой судьба такая... А сына они, конечно, вырастят, – сказал, как выдавил, но не лицемерил хоть.
Дальше Юрка и не слышал толком ничего и не видел: как под водой, только муть да бульканье. Он снял очки, с каким-то диким остервенением протирал стекла платком и глупо, должно быть, улыбался.
Неожиданно раздались аплодисменты, кто-то большой подошел к нему и сунул что-то. Юрка надел очки и отчетливо увидел счастливо улыбающуюся Кузьминичну; потом посмотрел на руку.
– Что это?
– Матпомощь!
– Что?
– Вам материальная помощь! На сына... – повторила Кузьминична.
– Спасибо, мы сами...
– Вот смешной! Кто ж отказывается?
– Нет, мы вполне можем...
– Берите!.. Положено!..
«Но я ведь вас не просил», – хотел, было, сказать Юрка. Но он уже остался один.
Часть 1......... Часть 2......... Часть 3.......... Часть 4........... Часть 5